на полуслове: в карих глазах женщины внезапно мелькнул какой-то страшный отблеск. Она сделала несколько шагов назад и три раза стукнула кулаком в перегородку, отделявшую салон фургона от водительской кабины.
— Зайди сюда на минутку — не хочу мараться об него! — крикнула она. — Мы найдем другого эмиссара.
«Вот он — конец, — подумал Зуев, и у него даже пальцы на ногах поджались в ботинках — так сильно ему захотелось уменьшиться, стать невидимым. — Я-то считал — меня прикончит трансмутация, а придется умереть из-за какой-то сумасшедшей, которая…»
Однако закончить свою мысль он не успел.
— Довольно, Маша, довольно! — крикнул из кабины какой-то мужчина. — Выводи его оттуда, надо с ним побеседовать — серьезно, без экивоков. Другой такой кандидатуры на роль эмиссара у нас нет. У него — бесценный опыт, не забывай об этом.
И тут, наконец, Зуева осенило — дураком он всё-таки не был! — что чудовищная ирония судьбы столкнула его сейчас со своими, можно сказать, товарищами по профессии: бенефициарами трансмутации. С теми из них, кого СМИ более десятка лет именовали «колберами». Но — после случившегося ему это показалось ничтожнейшей из всех его неприятностей.
А еще — упоминание о его «бесценном опыте» наполнило сердце Петра Ивановича такой небывалой гордостью, какой прежде он еще не испытывал.
4
Зуев больше не был пленником клетки Ганнибала Лектера. Он сидел, привязанный тонкой веревкой из бионейлона к тяжеленному стальному стулу. И радовался тому, что хоть кляп ему в рот не засунули: он имел возможность говорить, хоть его собеседники почти и не слушал его. Субъекты, пленником которых его угораздило стать, заняты были сейчас тем, что производили свои жуткие приготовления. Уж теперь-то объяснился и железный грохот, и запах машинного масла! Причем находились они все внутри полупустого ангара, как две капли воды походившего на тот, каким бывший директор зоопарка воспользовался в 2081 году. Так что — всю давешнюю гордость Зуева будто корова языком слизнула.
Но Петр Иванович, тем не менее, пытался втолковать незнакомым мужчине и женщине:
— Я понятия не имею, кто вам указал на меня, как на потенциального суперагента. Больше вам скажу: даже никакой военной подготовки у меня нет. Сначала я учился на зооветеренарном факультете университета, а затем…
— Ну, историю свою ты можешь нам не рассказывать, мы её хорошо знаем, — язвительно произнесла черноволосая Маша, которая считала Зуева берестовским выкормышем. — И для нас все твои университетские умения и навыки ровным счетом ничего не значат. Во-первых, они тебе в любом случае больше не понадобятся. А, во-вторых, скоро ты получишь новый комплект умений. Дополнительный, так сказать. Причем не один раз получишь, смею тебя заверить. Справедливо было бы, конечно, устроить тебе двадцать восемь экстракций и реградаций, но такого я тебе всё-таки обещать не могу. Слишком дорого. Слишком обременительно с технической точки зрения. Однако минимум десять раз тебе ожидает новая жизнь.
Петр Иванович понимал, что разговор переходит в совсем не нужное ему русло. Но от страха не мог придумать хоть какие-то путные аргументы, чтобы заставить своих мучителей передумать.
— В любом случае, — произнес он, стараясь говорить как можно более мягко и убедительно, — я с господином Берестовым ничего общего не имею. В «Перерождении» на службе я никогда не состоял, и вообще — с Берестовым даже не знаком. И никак не могу быть его выкормышем.
— Так это, друг мой, еще хуже, — подал голос мужчина, назвавший Зуева самым подходящим эмиссаром. — Значит, ты своих предал.
Зуев и впрямь кое-кого предал: свою дочь и её одноклассников, свою подельницу Дарью Воробьеву. Однако он не сомневался, что ему хотят вменить в вину нечто совершенно иное. И еще: теперь он уже отнюдь не был уверен, что эти двое — колберы.
— Так чего же вы всё-таки хотите от меня? — спросил он, боясь, что еще чуть-чуть — и голос ему откажет. — Покарать меня за содеянное? Получить от меня какие-то услуги? И где сейчас Наташа — моя дочь? Раз уж она организовала всё это, то почему не пришла сюда сама?
На все его вопросы ответил мужчина. А женщина только изобразила на лице свою прежнюю жуткую улыбку.
— Кара за содеянное совсем не исключает возможности получения услуг. — Мужчина шагнул к нему — подошел почти вплотную; но Зуев не сумел его опознать — никогда прежде не видел этого красивого молодого лица. — Так что — и то, и другое. А твоя дочь — хочу тебе успокоить: она здесь не появится. Мы заплатили ей за то, чтобы она подыграла нам в сегодняшней операции. И она справилась блестяще. Но — в дальнейшем нам её помощь вряд ли понадобится.
Глава 9. Обмен
6 января 2087 года
1
Что красота спасет мир — это Максим Берестов усвоил накрепко еще с детских лет, когда впервые прочел «Идиота». Федор Михайлович Достоевский был не только любимым писателем Филиппа Рябова, Настасьиного отца. Достоевский во второй трети двадцать первого века стал почти что культовой персоной в Санкт-Петербурге, где Макс провел свое детство. И всё, что вышло из-под пера Федора Михайловича, он прочел. Правда, родился-то Макс в Москве — и это, должно быть, каким-то метафизическим образом повлияло на его литературные пристрастия. Поскольку любимым писателем великого генетика стал тот, кто питал самую сильную привязанность именно к Великому городу — Первопрестольному граду.
А теперь Макс, идя от машины Ирмы фон Берг в сторону гомонящей толпы людей за полицейским заграждением, озирался по сторонам и задавал себе вопрос: не ошиблись ли все толкователи творчества Федора Михайловича? О той ли красоте гениальный писатель вел речь? Про красоту и её ценность Макс знал всё — с практической точки зрения. Ведь не из одних же идеалистических побуждений стал он когда-то — вместе со своим единокровным братом Денисом — соучредителем корпорации «Перерождение»? Корпорации, которая так разбогатела на торговле красотой, как это никому и никогда не удавалось за всю историю человечества. Однако же — красота могла быть и другой, непродажной. И Макс теперь спрашивал самого себя — с ошеломляющим изумлением — как же он мог прежде этой красоты не замечать?
Так что — глядел он вовсе не на толпу, к которой шел. Он озирался по сторонам, поражаясь тому, что видел — за оградой санатория, снаружи. Там, где зеваки не гомонили и тележурналисты не бубнили в свои микрофоны, и полицейские не сновали со сведенными заботой лицами, по которым в морозный январский день обильно катился пот.
Сосновый бор с трех сторон подступал
